Вспоминая прошлое
ВСПОМИНАЯ ПРОШЛОЕ
Родился я 30 октября 1896 года в городе Скопине бывшей Рязанской губернии, в семье рабочего-кузнеца Григория Осиповича Новикова. Скопин – уездный городок, где по тем временам и 16 тысяч жителей не насчитать, в сущности, провинциальная глушь. В семье было пятеро детей. Рядом со своими братьями Николаем и Владимиром до 16 лет помогал отцу выполнять в кузнице различные работы: раздувать горн, натягивать шины на колеса, сжимать обоймы, бить кувалдой при изготовлении подков. Накрепко запомнились мне скопинские кузнецы, товарищи отца. Тяжелый у них был труд, но уныния или даже просто невеселого, безрадостного настроения я не замечал. Работали они здорово, горячо, любили шутки и прибаутки, острые словечки, частушки.
...Мысленно возвращаясь к далекой поре своего детства, вспоминаю родной дом. В студеные зимние вечера, с «комфортом» устроившись на теплой печи, я слушал пение всеми нами почитаемой и любимой матери Неонилы Николаевны. «Уж ты, поле», «Лучинушка»... Я буквально упивался звуками. Казалось, – нет более нежного и ласкового голоса, с такой проникновенной безыскусственностью выводившего любимые напевы. Песни ее запечатлелись в памяти. Они отложились в сознании как нечто дорогое, неотъемлемое от моей жизни, стали для меня тем живительным родником, из которого и проистекало все мое творчество.
В праздничные дни за столом собиралась многочисленная родня, пели под баян (младший брат Владимир впоследствии стал превосходным баянистом). Отец и его товарищи, родственники – дядья с тетками запевали народные песни – «Ермака», «Вниз по матушке, по Волге», «По улице мостовой», «Во лузях». Пели согласно, прислушиваясь к подголоскам, изобретая песенные узоры. Под лихие запевы тетушки плясали, размахивая платочками.
К сожалению, из быта уходит традиционное русское застолье с песнями. В наши дни, на домашних вечеринках если и возникает песня, то редко, да и не та, которую могли бы подхватить все присутствующие, грянуть хором. А жаль! – такая песня бодрит и поднимает дух, вливает силы в человека, – он чувствует себя выше, сильнее, он не один, а вместе с друзьями, голоса которых сливаются в мощный хор. Как-то по-особому запомнилась мне с детства студенческая «Из страны, страны далекой» с ее могучими подхватами: «Первый тост за наш народ», и «Вперед, вперед!»
Песни стали постоянными моими спутниками. Помню, неподалеку от дома, в узенькой улочке, заросшей душистой травой и ромашками, собирались местные кружевницы. Под вечер усаживались они в ряд со своими «орудиями производства» – круглыми подушками и коклюшками, – знаменитые скопинские мастерицы. И возникала песня – «Уродилася я, как в поле былинка», которую они почему-то пели тоненькими высокими дискантами. Вспоминается и другое: летней порой на берегу небольшой, на редкость живописной реки Верды звенят девичьи голоса, а рядом другие девушки трудятся на бахчах и сильными молодыми голосами выводят мелодии протяжных песен и озорных припевок.
... Хорошо помню, как мальчишкой бегал слушать хор солдат пехотного полка, стоявшего в нашем городке. Кузница отца находилась по дороге в Пронск, у моста через железную дорогу, а рядом были солдатские казармы с большим плацом. Занимаясь на плацу, солдаты пели строевые песни. Вечерами и по праздникам собирались они на широкой поляне. Среди служивого люда, как видно, находилось немало украинцев, принесших с собой свои мягкие, задушевные напевы. Я подолгу слушал, как запевала, уже немолодой солдат, выводил сильным, звенящим тенором «Сонце низенько», а хор согласно и стройно отвечал ему. Запомнилось, как они исполняли «Реве та й стогне Днiпр широкий». Беспредельно льющаяся мелодия ее подхватывалась всеми собравшимися. Красиво распетая по голосам, она врезалась в память. Помню, что командир батальона капитан Левицкий в свободные часы занимался с солдатами музыкой, играл на фисгармонии, учил нотной грамоте. И молодые солдаты, бывшие деревенские ребята, через некоторое время пели по нотам в церкви произведения Бортнянского.
Нас, мальчишек, приводил в восхищение полковой оркестр, ежедневно исполнявший военные марши и «развод караулов» на плацу. А вечерами оркестр играл в городском саду популярные в то время «фантазии», отрывки из опер и оперетт, попурри из русских песен.
Еще в раннем детстве обнаружились мои музыкальные способности. Учился я в скопинской начальной приходской школе. Уроки пения вел у нас регент церковного хора. Его занятиям, не казенным, а живым, наполненным большой и искренней любовью к музыке, я обязан многим. С интересом наблюдал я, как регент разучивал новые произведения, как «настраивал» хор и управлял им, добиваясь выразительного пения.
А вскоре осуществилась мальчишеская мечта – научиться играть на балалайке. Увидев ее в открывшемся на главной улице города магазине, я на первый же заработанный полтинник купил балалайку и довольно быстро выучился играть по слуху. Однако особенно сильным было увлечение хоровым пением. Я не только пел в хоре, но и дирижировал. Помню также первое знакомство с серьезной инструментальной музыкой – ее я услышал в исполнении скопинского квартета любителей.
Впечатления детства, пронизанные звучанием музыки, песни, оставили неизгладимую память в моем сердце.
Кузница с ее едким дымом не очень привлекала. Хотелось учиться дальше. Но где, как? Рядом было реальное училище, однако высокая плата за обучение, дорогие учебники, обязательная форма одежды – все это было отцу не по карману. Единственным учебным заведением, где можно учиться на стипендию, была Учительская семинария в Рязани. Шестнадцати лет я поступил в семинарию. У меня сохранились самые добрые воспоминания о четырехлетнем пребывании в этом учебном заведении, и о музыкальной атмосфере, окружавшей нас.
Семинария была учебным заведением с довольно обширной программой по дисциплинам общеобразовательного цикла, по педагогике и специальным методикам. Помимо того, по многу часов мы занимались ремеслами, ручным трудом, садоводством, пчеловодством и другими полезными делами.
Постановка преподавания в семинарии имела немало привлекательных сторон. Рязанское либеральное земство, в ведении которого она находилась, ставило своей задачей подготовку учителей начальных школ, и главным образом сельских, – учителей, которые умели бы учить ребят читать, писать, считать и к тому же петь. Пение в начальных и средних школах было обязательным предметом. Музыкальные учебные занятия – уроки пения, теория музыки, а также пение в хоре – для меня были самыми любимыми.
В семинарии всячески поощрялись занятия музыкой, пением не только на уроках, но и в свободное время. Ежедневно четыре класса – сто двадцать человек –выстраивались в зале и под управлением помощника учителя пения (помощником был, как правило, кто-нибудь из учеников старшего, четвертого класса) пели по нотам. Ученики с ярко выраженными способностями пели в хоре или играли в оркестре.
В течение четырех лет обучения мы получали основательные теоретические знания и практические навыки в области хорового пения, не хуже, чем в специальном музыкальном училище. К тому же мы знакомились с различными музыкальными инструментами; играть на скрипке нас учили с первой недели пребывания в семинарии.
Наш учитель Н. Г. Соколов, помимо семинарии, давал уроки в епархиальном училище – женском учебном заведении. Естественно, многие вокальные и хоровые произведения разучивались параллельно в обоих училищах. Это позволяло сводить нас в общий смешанный хор. Многих из нас привлекал любительский оркестр. Я впервые познакомился здесь с оркестровыми партитурами и инструментами.
Увлекались музыкой Глинки, поставили ряд сцен из «Сусанина». Увлечение музыкой становилось все более устойчивым – я выступал как певец и музыкант (в студенческом трио), как дирижер хора.
Развитию интереса к музыке способствовали довольно частые гастроли в Рязани солистов Большого театра. Запомнились выступления замечательных «русских басов» Григория Пирогова и Платона Цесевича, очень популярного в те времена Московского трио (Шор-Крейн-Эрлих) и других исполнителей.
Учительская семинария сыграла решающую роль в развитии моих музыкальных способностей. Здесь я полюбил не только песню, а вообще хоровое пение, здесь получил первые впечатления от исполнения музыки профессиональными музыкантами, здесь же развилась внутренняя потребность постоянного общения с музыкой. Все это и определило мою дальнейшую судьбу: с 1916 года – Москва, учительский институт и одновременно учеба в народной консерватории...
В Московском учительском институте я был принят на историко-филологическое отделение. В Народной консерватории основательно изучал теорию музыки, гармонию, основы хорового дела у профессора В. В. Пасхалова, у А. Крейна занимался игрой на виолончели. Очень привлекал меня класс хорового дирижирования замечательного педагога Б. Подгорецкого.
В те годы Москва жила богатой музыкальной жизнью – спектакли в театрах, концерты в консерватории, Колонном зале Благородного собрания (ныне Дома союзов), в зале Синодального училища проходили с полными сборами. Меня привлекали симфонические программы оркестра под управлением С. Кусевицкого, замечательного дирижера, знакомившего широкую публику с новинками русской и западной музыки. С непередаваемой увлеченностью слушал я хоровые концерты прославленного Синодального хора под управлением Н. М. Данилина и выступления других капелл, исполнявших изумительные по красоте хоры Танеева, Калинникова, Мусоргского, Кастальского и других русских композиторов.
Первые годы Октябрьской революции... Я, быть может, не столько понимал, сколько предчувствовал, какие исторические перемены несет Октябрь, какие возможности открываются во всех областях жизни народной, и, в частности, в наиболее близкой мне области музыки. Но пока что жизнь становилась труднее... Третий год обучения в институте был для многих из нас очень сложным. Это был 1918 год – голодный, холодный. Немало студентов разбрелись по домам. Я уехал в Скопин. Несколько месяцев работал в городском Упродкоме, в отделе учета урожая, затем в местном отделе народного образования, организовал городской профессиональный хор из бывших церковных певчих. Я понимал уже, что хоровое искусство не может оставаться в рамках церковного пения, и что, будучи общедоступным, оно призвано идейно и духовно обогащать массы трудящихся, стать средством их художественного просвещения.
Руководство хором было для меня «музыкальными университетами»: приходилось делать обработки п переложения для хора, расписывать по голосам, разучивать партии и «выстраивать» хор на новых началах и в новой манере исполнения, исключающей известную монотонность, «благолепие» и «сладкогласие» религиозных песнопений. Перед исполнителями возникали принципиально новые эстетические требования: основа их – яркая выразительность и динамическая гибкость, умение раскрыть содержание исполняемых произведений. Хор пел революционные песни, отрывки из опер, классику. Разъезжая по уезду, мы были дорогими гостями в клубах, избах-читальнях. А в городском театре в Скопине устраивали «отчетные вечера» хора и концерты.
Вторым моим увлечением этих лет была организация детской музыкальной школы (существует до сих пор) с классами скрипки, рояля, баяна и хора. Родители приводили детей разного возраста, различной степени дарования. Отказать было невозможно, надеялись на естественный «отсев». Нашлись и преподаватели из числа известных в городе любителей музыки, получивших в свое время музыкальное образование. Но их надо было собрать, организовать и убедить в важности начатого дела.
К этому же времени относятся и мои первые опыты сочинения музыки. Для хора был написан «Гимн освобожденной России» на слова почтового чиновника Зайцева. Гимн был исполнен в дни празднования первой годовщины Октябрьской революции в 1918 году. Начал работать над оперой-былиной «Илья Муромец» – одноактным произведением, в основу которого положен сюжет популярной народной былины (в ней я использовал подлинные былинные напевы). Писал музыку к спектаклям возникшего в Скопине любительского драматического театра, выступал в нем и в качестве актера. К участию в работе театра меня привлек Михаил Петрович Мячин, бывший артист петербургских театров, – один из организаторов нашего театрального коллектива. Помнится, мне поручались порой и ответственные роли: Хлестаков – в «Ревизоре», Барон – в «На дне», Мальволио – в «Двенадцатой ночи», Гердт – в «Гибели Надежды». А летом 1921 года испытал себя в музыкальном театре – пел в местной оперетте, и, говорят, не без успеха. На этом моя «театральная карьера» не окончилась – в сезоне 1920-1921 годов служил в Рязанском драматическом театре Губнаробраза. За плечами были уже и довольно порядочные музыкальные познания, и опыт практической работы с хором. В порядке шефства (от театра) мне было поручено организовать в Дашковских казармах солдатский хор. Работа с хором шла довольно успешно, на сцене была поставлена и завершенная к тому времени «Былина об Илье Муромце» и песенно-хоровая программа.
Не только моя память сохранила эти события минувших дней. Больше чем через полвека, в августе 1968 года я получил письмо из Рязани от бывшего военного комиссара изоляционно-карантинного пункта Рязанского Губвоенкомата, ныне полковника в отставке Н. В. Орлова: «Мне бы хотелось сказать Вам о небольшом периоде Вашей работы в красноармейской части.., где я был военным комиссаром, а Вы возглавляли хоровую секцию клуба... – пишет автор письма. – Я вспоминаю репетиции под Вашим руководством. Вы ставили «Илью Муромца», используя в качестве исполнителей военнослужащих части... Расстались Вы с частью в мае 1921 года, уехав, очевидно, поступать в консерваторию. Вспомните Певческие казармы (сейчас они оборудованы под квартиры), клуб, красноармейцев, поющих на сцене, какой-то своеобразный шум в зале, заполненном сотнями людей... Неповторимое время. Его нельзя забыть. Мы гордимся Вашими творческими успехами, большой общественной деятельностью Вашей, и нам, старым красноармейцам, вдвойне приятно, что мы, хотя и немного, но работали с Вами вместе...» Да! Это были незабываемые годы бурного развития красноармейской самодеятельности, выдвинувшей из своей среды замечательную плеяду исполнителей, чьи имена известны по всей стране.
1921 год, думается мне, был переломным: музыка стала главным делом всей моей жизни. По совету замечательного педагога и композитора В. В. Пасхалова я осенью 1921 года переехал в Москву и поступил в консерваторию. В ту пору ее возглавлял Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов. На вступительных испытаниях мной были представлены музыка к театральным постановкам, обработки русских народных песен для хора, опера-былина «Илья Муромец» и др.
По классу композиции я занимался у Р. М. Глиэра, инструментовке – С. Н. Василенко. Много дали мне Г. Э. Конюс и Г. Л. Катуар (анализ форм), М. В. Иванов-Борецкий (история музыки), К. С. Сараджев (чтение партитур и техника дирижирования). Эти замечательные музыканты помогли выработать требовательность к себе и художественный вкус, определить свою манеру, направление творческой деятельности. Надо было профессионально овладеть техникой игры на фортепиано. Пришлось напрячь все свои силы, помогли настойчивость и воспитанное с детства трудолюбие. Ежедневно шесть часов занимался на фортепиано. И в скором времени я уже довольно бойко читал с листа, играл произведения значительной трудности.
Одновременно с учебными занятиями в консерватории работал в техникуме лекарственных растений «Виллар», где вел пение и музыку и руководил внешкольным музыкальным воспитанием. Техникум находился в 25 километрах от Москвы (станция Битца), что позволяло ежедневно бывать в консерватории. Хор учащихся техникума сложился довольно скоро и стал постоянным участником музыкальных вечеров. С наиболее одаренными занимался сольным пением, позднее возникли ансамбли камерного типа, оркестр народных инструментов. В концертных программах звучал написанный мною хор «Весенний дождь» (с солистами) и романс для сопрано «Я приду к тебе в молчании глубоком» на слова талантливого участника самодеятельности. Силами учащихся даже поставили сцены из оперы «Фауст» Гуно. Об этом и я, и бывшие участники постановки вспоминают с особой любовью.
В том же 1921 году я женился на студентке Высших женских курсов Клавдии Догадиной, моей землячке из Скопина, приехавшей после гимназии в Москву учиться. В 1922 году у нас родился первенец – сын Костя.
С 1924 года исчисляется моя многолетняя служба в РККА, ставшая основой творческой деятельности в области военно-патриотической песни. Эта полоса моей жизни началась в Москве, в клубе Курсов Артиллерии особого назначения (АОН). Около двух лет занимал я должность руководителя хора курсантов. Занятия во многом оказались полезными и поучительными для самого руководителя. Курсанты изучали нотную грамоту, сольфеджио, хоровое пение. Больше пели классику, довольно сложные хоры и народные песни. Лучшие номера пользовались неизменным успехом. На выступлениях хора присутствовали приглашенные начальники из многих частей. К выпускному вечеру я сочинил «Торжественную кантату». Музыкальное развитие курсантов-артиллеристов было замечено, что и послужило поводом для моего перевода в клуб Военной Академии имени М. В. Фрунзе и Второго Дома Реввоенсовета. Это была штатная военная должность – я носил форму со знаками воинского различия. Здесь было значительно интереснее работать. Обстановка была на редкость благоприятной. Довольно быстро был организован смешанный академический хор, я занимался с солистами, запевалами, сочинял музыку к пьесам, поставленным в этом клубе драматическим коллективом под руководством командира А. А. Жихарева, способного режиссера. В мои обязанности входило и сопровождение фильмов немого кино, что я делал с огромным удовольствием – отличный инструмент располагал к активной импровизации.
В 1926 году приказом Наркома Обороны СССР должности руководителей кружков в клубах военных учебных заведений были упразднены, я был демобилизован, но оставлен на работе в качестве вольнонаемного. А вскоре принял предложение создать хоровой коллектив в Центральном клубе работников связи. Это приглашение имело свою привлекательную сторону – многие работники почты, телеграфа и телефона имели опыт хорового пения, знали ноты, играли на различных инструментах, увлекались классической музыкой. В клубе был неплохой любительский симфонический оркестр (дирижер А. Кардашев) и оркестр русских народных инструментов (дирижер Б. Быстров). Такой состав участников самодеятельности открывал возможность осуществить мой давний замысел – поставить оперетту «Корневильские колокола» Планкетта. Пригласили режиссера, распределили роли и начались репетиции... Основным дирижером был А. Кардашев, в очередь с ним я несколько раз дирижировал спектаклями. Премьера, по общему признанию, удалась. Тогда у нас на спектакле побывало много друзей, в частности, почти весь коллектив театра оперетты во главе с Гр. Яроном. Всячески хваля нас, театралы тут же «сманивали» лучших исполнителей в театр оперетты, тем самым прибавляя нам славы: «вот-де у нас любители – не хуже заправских профессионалов!».
Не забудем, что в двадцатые-тридцатые годы в стране получила невиданный размах массовая музыкально-просветительная работа. Была создана система народного музыкального воспитания и образования. Кадры готовились и в музыкальных техникумах (училищах), и в консерваториях (отделения музыкального воспитания и педагогические факультеты), а кроме того, существовал и специальный институт повышения квалификации работников массового музыкального воспитания.
Я не переставал учиться, совершенствовать свои знания. С глубокой благодарностью вспоминаю своих наставников, давших мне необходимый опыт, владение композиторской техникой, навыки обращения с партитурами, умение дирижировать, а главное – создавших условия для развития музыкального вкуса, без которого немыслима композиторская профессия.
Именно с этого времени массовая песня – один из важнейших музыкальных жанров, переживавших в те годы период становления, – стала делом всей моей жизни.
В эту пору мои творческие связи с армией становились все более органичными, чему способствовало развитие культурно-просветительной работы в армии и на флоте. На рубеже тридцатых годов Центральный дом Красной Армии приобрел значение крупного культурного центра. Один за другим возникали коллективы, и в их числе Краснознаменный ансамбль, которому позднее было присвоено имя его организатора и руководителя А. В. Александрова. Это коллектив мировой славы, и я могу гордиться длительной и неостывающей дружбой с ним. В нем многие мои произведения получили «боевое крещение» и до последних дней сохраняются в его репертуаре.
Десять лет (1928-1938) я работал в качестве организатора и инструктора хорового дела в ЦДКА, затем на Базе красноармейской самодеятельности Московского военного округа (МВО) и вновь в ЦДКА. Помимо массового хора в ЦДКА под моим управлением занимался подобранный по голосам гарнизонный смешанный хор в составе ста человек. Мужские голоса – курсанты военных училищ и командиры, а женские – служащие военных учреждений и жены начсостава. Хор часто выступал в концертах самодеятельности с несложным репертуаром. Я хорошо был знаком с работой многих хоровых коллективов столичного гарнизона. «Кружковая» деятельность красноармейских хоров превратилась в широко развернутое движение любителей хоровой музыки в армии. В скромной должности инструктора красноармейской художественной самодеятельности мне практически приходилось делать все, что так или иначе способствовало развитию хорового пения. Организовывались красноармейские и курсантские хоры в частях Московского гарнизона, затем Московского военного округа, а также и в других округах. Устраивались соревнования, олимпиады художественной самодеятельности и т. п. Много внимания уделяли мы строевой солдатской песне: проводили семинары запевал, разучивали новые строевые песни. К этому делу привлекались дирижеры и музыканты духовых оркестров, а позднее – певцы армейских и флотских ансамблей. Около полутора лет я проводил разучивание песен по Центральному радиовещанию. В день выступления газета «Красный воин» обычно выходила с напечатанной новой песней (текстом и нотами), а вечером в «Красноармейский час» песню я разучивал по радио с воображаемым солдатским хором.
Не могу не назвать здесь моего старого друга Семена Осиповича Дунаевского, как и я, отдавшего этой работе лучшие годы своей жизни, и, позднее, уже в студиях Центрального дома культуры детей железнодорожников, воспитавшего немало певцов и музыкантов, работающих в оперных театрах и профессиональных хорах, в оркестрах и филармониях.
23 февраля 1929 года – памятная дата в моей жизни. В Большом театре Союза ССР, на торжественном вечере, посвященном 11-й годовщине РККА, мне довелось выступить со сводным красноармейским хором в 500 человек. Этот день, пожалуй, можно считать началом традиционных выступлений сводных хоров на празднествах, приуроченных к знаменательным датам Армии и Флота.
Написанные в начале тридцатых годов песни тематически связаны с героикой революции и гражданской войны. После первых творческих опытов – хора «Гимн освобожденной России», песен для баритона «Набат» и «Коммунар», музыки к драматическим спектаклям и уже названной одноактной оперы-былины «Илья Муромец» – я в 1933 году написал первую армейскую песню «Марш красных мотористов» (слова С. Болотина). Через год, на конкурсе, организованном ЦК ВЛКСМ и ПУРККА и посвященном 15-летию Комсомола, мне была присуждена вторая премия за «Песню о Котовском» на слова Э. Багрицкого, а две – «Прожекторист» (слова Ф. Стрельцова) и «Комсомольская снайперская» (слова С. Болотина) – получили похвальные отзывы.
В 30-е годы конкурсы на создание военно-походных песен проводились систематически, очень широко. Они были весьма представительными. Помню, на этот конкурс, посвященный 15-летию Комсомола, поступило 195 песен.
В результате конкурса Красная Армия получила двенадцать новых премированных песен. Военгиз выпустил их специальным сборником. Бойцы охотно пели эти песни. Песня В. Фере «Марш воздушного комсомола», казавшаяся несколько сложной и трудной для восприятия, бойцам понравилась. Где-то в лагерях я впервые начал ее разучивать с небольшой группой запевал, но скоро почувствовал, что дело идет легко, что ее смогут разучить не только лучшие певцы, но и любое подразделение в целом, – она подкупала яркой мелодией н специфической «походностью». Песня Л. Книппера «Полюшко» поначалу не произвела на бойцов большого впечатления. Когда же были разучены оба голоса, понят и освоен ее гармонический строй, манера произнесения текста, проработан и дан в живом исполнении динамический план, – песня, как говорится, зажила, стала любимой. (Лирически напевная, она не терпит искусственного подчеркивания «походности», которой в ней, в сущности, нет. Песня требует «привала»; ее место там, где бойцы отдыхают.) «Забайкальская» А. В. Александрова часто исполнялась красноармейскими хорами на корпусных олимпиадах, разучивалась в ротах. Она отлично поется, быстро осваивается как широкая, певучая, но вместе с тем маршевая песня. В этом ее особенность. «Чапаевская» Н. Леви, «О стратонавтах» Н. Чемберджи, «Песня 30-й дивизии» В. Белого – простые, легко доступные по музыкальному языку, быстро запомнились и вошли в репертуар подразделений как строевые.
«Песня про Котовского», помнится, тоже нравилась бойцам своей напевностью, народно-песенным колоритом, крепкими опорами в мелодии, характерной упругостью. Успех ее во многом – от текста Эдуарда Багрицкого…
После этого конкурса я пришел к убеждению, что каждый композитор, как и писатель, поэт или либреттист, должен иметь свое, так сказать, «хранилище впечатлений», свою творческую «копилку», из которой извлекается необходимый материал для создания новых произведений разных форм и жанров. Если у композитора нет на слуху трех-четырех тысяч народных мелодий (эта цифра не так уж велика), – он еще пуст, у него нет личных творческих «запасников», из которых он может черпать, – конечно, не в прямом смысле, а творчески преобразуя различные элементы богатейшей народной фантазии. Этому творческому методу я стараюсь быть верным и теперь.
Работе в области армейской песни помогали и организованные Союзом композиторов творческие экспедиции. Вспоминается экспедиция 1936 года в Северо-Кавказский военный округ, куда я выезжал вместе с Н. Мироновым, И. Неймарком, С. Сендереем и другими товарищами для собирания песен гражданской войны. Записано в ту пору свыше двадцати образцов, – среди них «Не вейтеся, чайки, над морем», «По сибирским тайгам» и ряд других. Выполняя задание, наша экспедиция собрала материал, обогащающий живую практику армейской художественной самодеятельности. Из этой тетради черпали немало яркого, свежего и профессиональные музыканты…
Это может показаться парадоксальным, но успех первых песен не только окрылил, но и научил строже относиться к своему творчеству: работать над песней всесторонне, добиваться простоты и рельефности музыкальных образов. Свою «Песню молодых бойцов» я написал за одну ночь – на рассвете она была отправлена самолетом в Белоруссию, в Могилев, где ее ждал хор красноармейцев, чтобы подготовить к концерту, завершающему маневры войск БВО. Я прибыл в Могилев накануне концерта, помог довершить разучивание песни и прослушал репетиции нескольких красноармейских коллективов. Особое внимание привлек хор казаков. Элементы казачьего фольклора, свежего и колоритного, яркие и энергичные попевки казачьих песен были поразительно привлекательны. Пожалуй, именно с этого времени я стал с большей настойчивостью стремиться к яркой образности мелодики, свежести каждого поворота в голосоведении, четкости ритмического рисунка. Читатель, думается мне, согласится, что одной из таких удач можно считать «Отъезд партизан» (слова Я. Шведова), если иметь в виду интонационно образный строй и ритмическую заостренность песни, коренящихся в русском фольклоре, и, в частности, в старинных казачьих напевах.
В предвоенные годы в армейском быту песня занимала значительно большее место, чем сейчас. Регулярно проводились семинары запевал, смотры строевой песни. Военные дирижеры разучивали новые песни с бойцами. Разучить песню с солдатами или матросами считали своей обязанностью ансамбли песни и пляски. Так, после концертов Краснознаменного ансамбля в лагерях певцы собирались небольшими группами и учили с красноармейцами песню по голосам.
Годы подлинной романтики, пору расцвета строевой песни я вспоминаю и с радостным чувством, и с болью. С радостью – потому, что сам отдавал все силы для этого расцвета; с болью – потому, что в наши дни эти традиции как-то утратились. А жаль...
Что же происходит сейчас со строевой походной песней? Солдат обучают обращаться с новейшими видами оружия, заботятся о повышении их общего культурного уровня, а вот хорошей песней не воспитывают. Может быть, в этом уже и потребности нет?
Недавно мне пришлось побывать в военной школе летчиков, отличной школе, образцовой. Выступая там, я сказал: «Говорят, что строевая солдатская песня в наше время, дескать, не нужна, а если понадобится музыка, например, на празднике, то используют радио, звукозапись». После моего выступления подошли ко мне старые преподаватели школы с возражениями: «Что вы? Молчащая армия – вещь невозможная. Песня – друг солдата и в работе, и на отдыхе. Она необходима нам для воспитания достойных патриотов – воинов Советской Армии».
*
В молодые годы я стремился к обогащению жизненными впечатлениями. В ту пору для многих из нас было естественным ощущение массовости музыкального искусства. Мне вспоминаются тысячные хоры на площадях, улицах, в парках, поющие колонны... Это было прекрасной традицией. Помню первомайскую демонстрацию 1936 года на Красной площади, где огромный, многотысячный хор пел мою «Первомайскую песню» на слова А. Суркова.
Увлекательной была задача создания Ансамбля песни и пляски ВЦСПС. В 1938 году мне поручили возглавить Центральный профсоюзный ансамбль в качестве его художественного руководителя и дирижера. Это было грандиозное предприятие и по масштабам, и по замыслу... Особенность замысла состояла в том, что этот ансамбль должен был отражать содружество песенных культур всех народов и народностей Советского Союза. Были отобраны талантливые певцы, танцоры, музыканты – всего до 300 исполнителей разных национальностей. Наряду с артистами-профессионалами в ансамбле готовились и руководители художественной самодеятельности. Помнится, кроме штатных руководителей (В. Вайнонен –- хореографической группы, А. Новосельский – оркестра), к постановкам отдельныех программ привлекались балетмейстеры Лопухов, Голейзовский, Захаров, Варковицкий, Арбатов. Оркестр симфонического состава по мере надобности дополнялся разнообразными национальными инструментами: при исполнении украинских песен мужским хором певцы аккомпанировали себе на бандурах, а исполнение грузинских песен девушки сопровождали игрой на чонгури и пандури. Ансамбль ВЦСПС готовил репертуар и новые программы, как правило, на сюжетной основе. Особенным успехом пользовались национальные вокально-хореографические сюиты «Пахта», «Ферганский канал», «Азербайджанская сюита» и др.
Скажу сразу же, что завершение моей деятельности в ЦДКА (1938 год) и переход в Профсоюзный ансамбль песни и пляски отнюдь не означали какого-либо, даже кратковременного отхода от героико-патриотической песни – ни в предвоенные годы, ни особенно в суровые дни ратных битв с фашизмом, ни в послевоенные годы. Эта тема оставалась и остается для меня неизменным, ни с чем не сравнимым источником вдохновения, творческого поиска…
В первый день войны композиторы столицы собрались в Доме композиторов на Третьей Миусской (сейчас улица Готвальда). Они пришли, чувствуя острую необходимость быть вместе в этот исторический момент. Митинг был непродолжительным и деловым – как сбор бойцов по военной тревоге. Гражданское чувство объединило всех. Быстро договорились о том, что надо сразу же приступить к сочинению песен для фронта. По окончании митинга группа композиторов направилась в Союз писателей – для песен нужны были новые стихи. Движимые единым порывом, все принялись за работу. В два-три дня было написано свыше сорока песен на слова В. Лебедева-Кумача, М. Исаковского, А. Суркова, Е. Долматовского, А. Софронова, А. Жарова, С. Алымова, Л. Ошанина и других поэтов. Помню, Рейнгольд Морицевич Глиэр написал песню «Будет Гитлеру конец...» Эти песни в первые дни войны прозвучали, как клич на смертный бой с врагом.
Дом композиторов буквально стал штабом, где собирались композиторы и поэты, армейские музыканты и политработники. Поэты читали свои стихи, вместе с нами работали у рояля, обсуждали песни, каждый высказывал свое мнение – это была коллективная проверка…
В первые же месяцы войны родился новый жанр – «песни мщения». Многие из нас не знали еще, как жесток, бесчеловечен и беспощаден враг. Не знали до конца, на что способен фашизм. Но вскоре раскрылось его звериное лицо. И появились песни мести. Одну из таких песен – «Пять пуль» на слова Анатолия Софронова я сочинил в начале 1942 года, здесь, на Урале. Еще одна была «Ветер студеный» на слова участника фронтового ансамбля, поэта Г. Фроловского. Ее пели во многих армейских ансамблях, в том числе в Краснознаменном. Из серии песен мщения запомнилась одна из лучших – «Смерть за смерть, кровь за кровь» ленинградского композитора-фронтовика Бориса Гольца, на сло-ва Н. Брауна. «Песни мести» и «песни гнева» помогали советским воинам выстоять в самые тяжелые месяцы военной страды.
Когда первое, страшное напряжение войны отступило, возникали песни иного склада, с шуткой, с юмором. Мы с С. Алымовым написали такую песню «У криницы», а позднее, в конце войны «Недалек тот денек».
В предвоенные годы я приобрел известный опыт, и многое из написанных солдатских песен вошло в репертуар армейских ансамблей песни и пляски. По стечению обстоятельств, первые мои песни, прозвучавшие в дни Отечественной войны, были закончены незадолго до ее начала. Две из них – «Самовары-самопалы» и «Вася-Василек» (слова С. Алымова) – были представлены на конкурс, получили, кажется, третьи-четвертые премии, но по разным причинам изданы не были, и я, уезжая в эвакуацию, просто-напросто отдал ноты в Краснознаменный ансамбль. О дальнейшей судьбе песен я ничего не знал. Как оказалось, песни вошли в снятый в 1942 году фильм о Краснознаменном ансамбле (дирижировал А. В. Александров)... Фильм я смотрел много позднее, а в дни эвакуации на Урал не знал еще, что песни разлетелись по фронтам…
Однажды подходит к нам военком части товарищ К. Кухалашвили и читает полученное с фронта письмо: «... не скрою, трудно пришлось нам, особенно тогда, когда трое суток сидели мы в осажденном танке. Наш механик Иванов совсем упал духом. Положение было критическим. Фашисты яростно наседали. Один из них – автоматчик – взобрался на танк... Но пришли на помощь наши боевые песни. На угрозы и предложения сдаться, мы, вспомнив выступления ансамбля ВЦСПС, запели «3имушку», «Васю-Василька». У всех, даже у Иванова, поднялся боевой дух. Не страшны были ни пулеметные очереди, которыми фашисты осыпали броню нашего танка, ни угрозы врага. Вскоре подошли наши войска и выручили нас из беды». Вместе с этим письмом танкиста Андрианова и альбомом других писем танкисты подарили мне добротную нотную тетрадь с пожеланием «заполнить ее новыми песнями для бойцов»…
Завершив свою интенсивную работу на Урале, ансамбль ВЦСПС с первых месяцев 1943 года выступал во фронтовых частях и перед трудящимися освобожденных городов. Позднее, уже после победных салютов, коллектив был расформирован и подавляющая часть его вошла в основной состав нового ансамбля – песни и пляски ВВС.
В 1943 году, после возвращения Ансамбля ВЦСПС в Москву, я оставил коллектив и полностью отдался творческой работе. В эти военные годы мной было написано свыше 60 песен. Нередко фронтовые песни были результатом выездов в части действующей армии, например, написанная вместе с С. Алымовым песня 129-й орловской дивизии «Где орел раскинул крылья», песенный цикл, посвященный Мозырской кавалерийской дивизии и ряд других. Командованием был особо отмечен «Марш артиллерии» (слова С. Васильева). Но наибольшей своей удачей я признаю лирическую песню-воспоминание об отгремевших боях, о трудной солдатской судьбе – «Дороги» – написанную с Львом Ошаниным уже летом 1945 года.
В годы войны многие композиторы-песенники работали во фронтовых армейских и флотских художественных коллективах, исполняли песни перед советскими воинами. Так, Т. Хренников и М. Блантер весной 1945 года в течение двух месяцев ежедневно выступали в батареях, дивизиях, полках и госпиталях прославленной 62-й гвардейской армии. Т. Хренников рассказывает, что ему особенно запомнился концерт в артиллерийском полку, который первым открыл огонь по центру Берлина. Песни композитора слушали солдаты и офицеры, пришедшие сюда из-под стен Ленинграда, участвовавшие в боях за освобождение Ленинградской области, Прибалтики и Польши. В минуты затишья Хренников пел под аккомпанемент баяна свои песни.
В дни войны композитор К. Листов много работал в соединениях советской морской авиации вместе с поэтом А. Софроновым. Там родилась его песня «Орлиная семья» на слова А. Софронова. Автор сыграл песню летчикам, те подхватили ее.
В это время раздалась команда:
– По машинам!
Летчики быстро заняли свои места у штурвалов.
А композитор и поэт долго не уходили с аэродрома, ожидая возвращения летчиков, и спустя два часа встретили победителей новой песней.
*
В День Победы – 9 мая 1945 года – песни советских композиторов славили героические подвиги наших воинов.
Позднее, уже после войны, когда жизнь выдвинула перед композиторами и поэтами, перед всем фронтом искусств новые актуальные задачи и новые темы – темы созидательного труда и борьбы нашего народа за мир – мне удалось, также в содружестве с Л. Ошаниным (в 1947 году), написать «Гимн демократической молодежи мира».
Теме борьбы за мир и дружбу между народами были посвящены впоследствии и другие мои песни. Вместе с поэтом Михаилом Вершининым написаны «Народы великаны» (песня советско-индийской дружбы), «Верные друзья» (песня советско-французской дружбы), «Наш верный друг – народ суоми» (песня советско-финляндской дружбы), а также песни о советско-чехословацкой дружбе «Навеки вместе» и советско-польской дружбе «Край цветущий – зеленый край». На слова поэта В. Харитонова написана песня «Сестра Болгария», на слова немецкого поэта Отто Горна – «За лучший мир» (русский текст М. Вершинина).
Для меня творческое содружество композитор – поэт весьма и весьма емкая формула. Убежден, что песню обновляет и ведет вперед истинная поэзия с ее высокой гражданственностью и подлинной вдохновенностью, а не ремесленное «творчество» так называемых «текстовиков». Смолоду меня привлекали поэты, владеющие песенным стихом, способные глубоко осмысливать нашу действительность, создавать правдивые образы современников. В моей жизни было много интересных и плодотворных встреч с поэтами (я имею в виду не случайные встречи, а постоянные привязанности), – сколько их впоследствии перешло в устойчивое творческое содружество! Еще в далекие 30-е годы мне довелось немало поработать с С. Алымовым, С. Васильевым, В. Гусевым, С. Болотиным, Т. Сикорской. С увлечением писал музыку и на стихи одного из выдающихся советских поэтов-песенников – Василия Ивановича Лебедева-Кумача. Василий Иванович и бескрылое стихотворство – вещи несовместимые. Ему, в высшей степени одаренному человеку, легко давалась гражданская тема. О нем ходили легенды, вполне правдоподобные для тех, кто хорошо его знал. Вспоминают, что когда на радио требовалась новая песня, приглашали Лебедева-Кумача, усаживали его в отдельную комнату, ставили стакан чаю с лимоном... Спустя примерно полчаса Василий Иванович выходил с готовыми стихами. Работал Лебедев-Кумач чаще всего с Дмитрием Покрассом, Александром Давиденко, позднее – с И. О. Дунаевским и другими композиторами. Мне же выпало счастье написать на его слова в 1936 году «Песню молодых бойцов». Потом вместе написали краснофлотскую «По морям, по океанам». Молодежь их очень любила. В годы войны круг поэтов заметно расширился. Меня привлекали стихи А. Прокофьева, С. Васильева, А. Софронова. В послевоенную пору написано немало песен с С. Островым, А. Фатьяновым, Я. Шведовым, Г. Рублевым, А. Сальниковым, В. Харитоновым, Р. Селяниным, М. Вершининым и другими поэтами.
Но особенно близок мне всегда был Л. Ошанин. Думается, родство творческих индивидуальностей – Л. Ошанина и моей, – было наиболее полным, что и привело к значительным результатам. Мы чаще всего с полуслова понимали друг друга, а если и возникали жаркие споры, то это были весьма плодотворные схватки на поле поэтического «боя». И не случайно успех наших лучших песен оказался таким устойчивым, а дружба – такой полной и искренней.
Большая творческая дружба в конце 50-х годов возникает с поэтом и драматургом П. Градовым: с ним написано немало песен и несколько музыкальных комедий, поставленных в ряде театров страны и имевших успех у зрителей.
Не ограничивая себя песенным жанром, я работал над многочастными произведениями крупной формы, такими, как кантата, сюита и хоровая поэма, писал для музыкального театра.
Еще в 1938 году мной сочинена «Хасанская сюита», в 1945 году – песенная сюита «Земляки» на слова Ц. Солодаря.
Надо отдать должное хору Краснознаменного ансамбля и его руководителю А. В. Александрову, вложившим все свое мастерство в исполнение кантаты «Красной Армии – слава» на слова А. Лугина. Особенно удалась певцам средняя часть (небольшой реквием «Вечная память погибшим героям...»), распетая хором с покоряющей одухотворенностью. В ряде хоровых коллективов прозвучала написанная к 300-летию воссоединения Украины с Россией песенно-хоровая сюита «Побратимы».
В 1954 году была опубликована поэма «Нам нужен мир», для чтеца, солистов, смешанного хора и оркестра (слова Г. Рублева), в следующем 1955 году, – студенческая кантата «Звезда золотая», написанная в связи с 200-летием Московского Государственного университета (для солистов, хора и оркестра), затем – вокально-хоровой цикл «Тула трудовая» (оба произведения на слова В. Гурьяна, 1958 год) и вокально-хоровой «Сказ о поднятой целине», посвященный освоению целинных земель (слова М. Вершинина, 1959 год).
Первым исполнителем этого произведения стал вновь созданный Государственный ансамбль песни и танца Казахстана под художественным руководством выдающегося мастера, народной артистки СССР Лидии Демьяновны Чернышовой. «Огромное и неослабное внимание оказывал молодому коллективу в то время Леонид Ильич Брежнев, – пишет в очерке «На правом фланге» М. Вершинин (журнал «Молодая гвардия», 1979, № 3). – Это он предложил Лидии Чернышовой, которую хорошо знал еще по Южному фронту и работе на Украине, взять на себя руководство новым творческим коллективом республики». По предложению Леонида Ильича и был создан «Сказ о поднятой целине», ставший музыкальной эмблемой ансамбля.
*
Важная сторона жизни советских художников – общественная деятельность. Большинство из них работает в различных секциях, обществах, комиссиях, и занимается этим не ради «почета», а во имя общего дела. Мне, москвичу, чаще приходилось участвовать в работе Московского правления Союза композиторов. Так повелось со дня организации Союза композиторов СССР (с 1932 года), причем я не только «состоял», но и активно работал в секциях (более всего оборонной песни) и в ряде комиссий, был многократно в течение своей жизни избран в состав руководящих органов.
В свое время, когда организовывался Союз композиторов Российской Федерации, мне было предложено возглавить его Оргкомитет. В состав Оргкомитета вошли также В. И. Мурадели, Г. В. Свиридов, М. И. Чулаки (заместители председателя), оргсекретарем был Г. А. Щепалин. Нам предстояло выявить все творческие силы и исполнительские коллективы: оркестры, хоры, ансамбли, установить, в какой обстановке работают музыкальные деятели РСФСР, как пропагандируется советская музыка. Более чем четырехлетняя работа завершилась воссозданием общей картины «музыки на Руси». Острые проблемы и вопросы композиторского творчества обсуждались на Первом съезде композиторов РСФСР.
С 1948 по 1951 год мне пришлось работать в качестве художественного руководителя Ансамбля песни Всесоюзного радио. С 1962 по 1965 год я был советником Министра культуры СССР по вопросам музыки.
На Первом учредительном Всероссийском съезде деятелей хоровой культуры я был выдвинут в состав президиума Всероссийского хорового общества. Председателем был избран замечательный мастер хорового дела Александр Васильевич Свешников. А в 1962 году и мне было поручено возглавить работу хорового общества. Проводимые совместно с Министерством культуры РСФСР смотры самодеятельного художественного творчества стали к этому времени хорошей традицией и получили широкий резонанс в стране.
Среди многих дел довелось также участвовать в организации бесплатной народно-певческой школы, а затем и возглавить ее в качестве ректора.
Доводилось мне участвовать в международных музыкальных форумах и встречах с представителями музыкальной культуры – месячниках дружбы, конгрессах борьбы за мир, фестивалях молодежи и студентов, выезжать в составе делегаций советских деятелей культуры в Чехословакию, Венгрию, Болгарию, Польшу и ГДР, также в Австрию, Финляндию и другие страны.
В настоящее время я вице-президент музыкальной секции Обществ дружбы с зарубежными странами, член правления Союза композиторов СССР и Московской композиторской организации.
Но самым важным и почетным для себя всегда считал и считаю государственную работу в качестве депутата Верховного Совета РСФСР от Рязанской области. В течение четырех созывов 16 лет я выполнял эту почетную депутатскую обязанность.
В связи с 80-летием со дня рождения мне было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
*
Наши дела – в наших песнях. Так было в годы гражданской войны и великого созидания первых пятилеток. Так было в огневые, неизгладимые в моей памяти дни Отечественной войны, когда все творческие силы народа были направлены к одной цели – выстоять, победить... Сейчас, на седьмом десятилетии Великого Октября, когда перед нами открываются невиданные дали светлого будущего, многопланье великих завоеваний, – это и путь всего нашего музыкального творчества. Реальность нашей мечты опирается на точные данные марксистско-ленинской науки, на достижения развитого социализма. Об этом говорится и в Программе нашей партии, и в решениях съездов КПСС, призывающих нас обратиться к действительности, отыскивать в ней ростки будущего. Связь с жизнью – главное, и об этом надо помнить всегда. Научиться в привычных и, казалось бы, неприметных явлениях находить новое, «видеть» их будущее – к этому должен стремиться художник. Только так обнаружит он полностью индивидуальные черты своего дарования, придаст своим произведениям современное звучание.
Именно так раскрываю я для себя известное положение о связи мечты с действительностью, о воспитательной роли искусства. Все мы призваны выполнить благородную и труднейшую задачу формирования нового человека, переживания и мысли которого должны быть воплощены в образах литературы, живописи, музыки. Это ко многому обязывает.
Надо, как никогда ранее, быть требовательным к себе. Каждый из нас должен твердо знать, к чему он призывает слушателей, за что ратует, против чего выступает. Бездумно-ремесленное отношение к творчеству, приспособление к примитивным вкусам – самое пагубное для художника. А ведь порою иной композитор, написавший явную поделку, предназначает ее якобы «для развлечения»... И под этой маркой возрождаются шаблоны слащавой мещанской лирики, копируются не лучшие образцы «модной» музыки Запада!
Не следует забывать о воспитательных задачах искусства – право на творчество имеет лишь художник принципиальный, честный, с передовыми убеждениями и взглядами, способный увлечь свою аудиторию, быть ее воспитателем.
Много написано о роли вдохновения в творчестве художника. Лично я не жду, когда снизойдет озарение. Напомню известные слова П. И. Чайковского о том, что вдохновение гораздо реже посещает лентяев, и скорее приходит к тому, кто упорно и настойчиво трудится. Отсюда и принцип: всегда работать, никогда не обманываться ожиданием вдохновения. Происходит осмысление воспринятого, обобщение, причем обобщение художественное, в котором элементы логические сходятся с эмоциональными в единстве, как «чувствуемая мысль» автора, обладающая индивидуальной характерностью. В этом процессе незримо участвует профессиональный опыт композитора (поэта), его житейская мудрость, умение отобрать главное, что я назвал бы «зерном» замысла, воплощенного с естественной простотой и органичностью, при которых и достигается раскрытие «заповедных тайн» – когда песня «вдруг» расправляет крылья и взлетает: она становится нужной, ее поют и стар, и млад... Все это делается в самозабвении поглощенного творческим поиском художника. Словом, речь идет о том счастливом состоянии, которое я бы выразил одним словом – одержимость.
Вдохновение – страстная погоня за «жар-птицей» – далеко не однозначный и по-своему таинственный процесс, подчас довольно мучительный, когда сомнения и находки сменяют друг друга и, когда, вынашивая песню, художник вот-вот, кажется, уже нашел ее... Нo, как всегда, найденное требует «холодного разума», – то есть умения довести свою «находку» до степени возможного совершенства, предельно тщательной отшлифовки. В давности не случайно говаривали: «кто слышал только припев, тот еще не знает всей песни...» Песня жанр малый, но подчас долго вызревает. Достичь эстетического идеала и сделать песню в непосредственно воспринимаемой форме – не просто. Да, она хороша, когда «вылилась на одном дыхании», – ее не «сочинить» в школьном значении этого слова: ее надо прожить, пропустить через себя, чтобы каждая нота отозвалась в сердце слушателя.
*
... «Удача» приходит к тому, кто в упорнейшем труде ищет свое «золотое зерно», свою «жемчужину», и в этом неутомимом поиске даже «случай» порою становится своего рода закономерностью. Среди композиторов, показавших нам чудесную красоту и раскрывших «тайны» искусства песни, я назвал бы И. Дунаевского, В. Захарова, Д. Покрасса, А. В. Александрова, М. Блантера, В. Соловьева-Седого, Б. Мокроусова, Т. Хренникова, В. Мурадели, К. Листова. Надо отдать им должное – они владели безупречным ощущением жизненной достоверности, духовного здоровья и жизнестойкости этого вечно прекрасного мира песни, они-то, обладая острым чутьем, понимали, что «народность» – это зерно, а не красочная наклейка на картоне с «творческим багажом» композитора; это глубоко воспринятая, внутренне осознанная жизненная позиция художника. Они владели неоспоримым мастерством, умением не только «извлекать» из звучания площадей и улиц убедительно броскую и свежую интонацию, но интересно, изобретательно ее разрабатывать. Не касаясь других жанров, скажу, что наша песенная антология сыграла свою этапную роль в развитии советской музыкальной культуры, ставшей по общему признанию явлением высокой эстетической ценности. Но я помню пору, когда многое было еще неизведанным, решалось в сложном процессе творческой практики, – сама жизнь, история отбирала ценное и достойное для будущих поколений. И наши песни выдержали самое бескомпромиссное и сложное испытание, – испытание временем – лучшие из лучших признаны классикой советского искусства.
И как не напомнить здесь о месте в общем строю замечательного «первопроходца» – песенника-новатора – Александра Давиденко, проложившего вместе со своими друзьями путь советской массовой песне 20-х годов, о его развернутых хоровых полотнах, оригинальных по замыслу, мастерских по фактуре, и, в большинстве своем, безупречных по форме... Стилистическая основа его хорового письма покоится на специфических особенностях русской народной полифонии и хоровой классической школы, использованных с большим талантом, широко, свободно. Национальная почвенность, свежесть и лирическая взволнованность его музыки и сейчас во многом сохраняет свое художественно-эстетическое значение. А для композиторов, работающих в песенно-хоровом жанре, я не вижу более значительного примера: произведения А. Давиденко – образцы вдумчивого претворения традиции, новаторства, гражданственности.
Каждый из выдающихся мастеров-песенников старшего поколения сумел многое сказать людям. Оригинальные и самобытные их песни значительны по содержанию, убедительно ярки по художественному воплощению, совершенны по форме. Откликаясь на важнейшие жизненные явления, они пробуждают мысль слушателя, помогают ему глубже осознать смысл нашей эпохи, правдиво раскрывают живые образы современников, укрепляют в человеке присущие строителям коммунистического общества благородные нравственные начала.
Родина многое дала нам, художникам. И Родина вправе спросить каждого из нас – все ли ты сделал для своего народа? Могу сказать, что лучшие из моих песен, посвященных Родине, Партии, Владимиру Ильичу Ленину, нашей советской молодежи, писались с искренним чувством, высокой ответственностью и стремлением сделать их как можно более совершенными.